Стоунхендж - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

— Но зачем?

— Как тебе объяснить... Представь себе, что я тоже хочу достичь царства божьего. И я иду верной дорогой. Но всякое использование магии отбрасывает меня назад, во тьму. В магии много нечестивого... не в том смысле, как ты понимаешь, но общий смысл ты уловил... В магии все от слепой веры, а я ненавижу слепую веру, в магии рабства не меньше, чем в христианстве. Я чувствую себя опозоренным, когда спасаю свою шкуру магией. Ты прав, иногда легче умереть, чем чтобы тебя спасали те, с кем ты борешься...

Томас смотрел широко раскрытыми глазами.

— Тогда в тебе больше рыцарства, чем в любом из паладинов Круглого Стола!

— Томас, на самом деле я стерпел бы и стыд, и позор, мало ли что пришлось вытерпеть раньше, но пользование магией топчет большее, чем жизнь. Оно топчет грязными копытами всю цель моего бытия! То, ради чего я живу.

Словно небо раскрылось над Томасом. У калики, оказывается, свой квест, который ему, рыцарю и воину Христа, даже не представить! Только самый краешек увидел, ощутил, и то оторопь берет. Опасный с ним противник едет, опасный...

К вечеру ветерок стих, в неподвижном воздухе повисли ароматы поздних трав, опавших листьев. Огромный багровый шар медленно опускался к краю земли. Угольно-черные тени двигались по темно-багровой земле впереди всадников, удлинялись, сливались с тенями скал, камней и деревьев. Мир был дик и неведом, только они двое да кони казались живыми в этом мире.

Небо постепенно темнело. Сперва на нем высветился едва заметный серп, затем заблистала одна звездочка, другая. Теперь Томас и Олег ехали под темно-синей чашей, края которой опускались на края земли.

К ночи в редком березняке наткнулись на торговых гостей. Те поставили телеги с товаром кругом, развели костер, натаскали сушняка. К ночи готовились основательно, неожиданностей избегали...

На треноге уже булькал и звенел крышкой огромный котел, на горячих углях да тонких прутиках со снятой корой жарились широкие темные ломти. Запах жареного мяса с заморскими специями ожег ноздри. Томас шумно сглотнул слюну, а конь под ним тут же ускорил шаг, словно спешил съесть его раньше хозяина.

— Приветствуем вас, благородные сэры, — провозгласил Томас в пространство, явно не зная, как обратиться к торговым людям. — Мир вам и благословение Господне!

На них смотрели с любопытством. Один из купцов поднялся.

— Мир и вам, ежели не шутите. Впервые вижу попа в железе! Ночь на дворе, оставайтесь с нами. Ежели что, защитим.

Томас побагровел, начал надуваться, но Олег сказал кротко:

— Спасибо, добрые люди. Мы переночуем с вами.

— Издалека?

— Очень.

Больше вопросов не задавали. Не хочет человек говорить или не может — его дело. Нельзя считать деньги в чужом кармане, как все любят, нельзя выспрашивать чужое, хоть и очень хочется. Захотят — скажут.

Томас достал из своих мешков сало и круг сыра — негоже только на чужое рот разевать, а свое прятать, — у купцов нашелся кожаный мешок с брагой, пустили по рукам вкруг костра. После трапезы пошел осторожный разговор о том, кто такие и куда путь держат.

Вопросы задавались так, чтобы легко дать уйти от ответа. Мало ли чего, в лесу могут жить разные люди, никого задевать не стоит. Время смутное, князья на все накладывают лапу, чужеземные миссионеры рыщут, одни пытаются в другую веру перевербовать, другие склоняют князей к тесным союзам то с Казимиром, то с половцами, то еще какие цели у них темные, далеко идущие. Что на пользу им, купцам, сразу и не сообразишь, так что лучше никого не задевать, а там приглядимся, прислушаемся, принюхаемся, где-то что — да обломится.

Когда мешок с бражкой опустел наполовину, пошел степенный и мудрый разговор о том, как обустроить Русь, как жить будем, как наконец-то установить мир и порядок на землях, где всегда был беспорядок, где только обещали порядок, куда в давние времена зазывали даже немцев, чтобы те навели порядок, но даже и у тех пошло вперекосяк: это Русь, а не ихняя Неметчина.

Калика задвигался, спросил:

— Немцев?.. Это Рюрик-то немец?

— Немчура, — подтвердил купец. Подумал, почесал голову. — Или жид, теперь не дознаешься.

В самый разгар веселья, когда Томас уже намерился попытать счастья в игре, ибо в игре да в дороге познаются люди, в игре да в бане все равны, играть — не воровать, как внезапно зашумели верхушки деревьев. Воздух задрожал, вспыхнули и погасли синие искры. С треском ломая ветви, на землю падал сук, не сук — целая колода.

Гупнуло, колода оказалась выдолбленной изнутри. Люди ахнуть не успели, как оттуда вылезла, как огромный жук-короед, сухонькая старушка. Лицо было сморщенное, как печеное яблоко, рот беззубый, но глаза смотрели зорко. Суетливо отряхнулась, в растрепанных седых космах застряли древесные крошки, будто в самом деле грызла дерево.

— Исполать всем, — сказала она быстро. — Не пужайтесь, не трону. Я сегодни чегой-то очень уже наеденная. Только у костреца погреюсь, ежели не против...

Старший из купцов икнул, с трудом выдавил:

— Не против... Совсем-совсем не против. Еще как не против!

Старушка подошла ближе. Она была в лохмотьях, те висели на ней, как крылья старой летучей мыши, что привыкла спать среди паутины. Острые, как булавки, глаза пробежали по неподвижным фигурам Томаса и Олега. Томас настороженно держал ладонь на рукояти двуручного рыцарского меча. Там по самую шляпку был забит гвоздь из креста, на котором распяли Христа. Гвоздь, окропленный самой благородной кровью, защищает от всех козней дьявола и его слуг. Конечно, только тех, кто верует беззаветно. Так ему обещал капеллан. А, черт, это уже другой меч!